Ричард Длинные Руки – эрцгерцог - Страница 5

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Деревья разлетелись в стороны, как вспугнутые воробьи. Красное небо заката распахнулось на полмира, темно-багровые облака уже застыли, тяжелые и подернутые окалиной, готовясь охладиться за ночь и к утру стать снежно-белыми.

Мальчишка прокричал:

– Вон там!

Он возбужденно цеплялся за мои плечи, еще бы, такая скорость, будет, о чем хвастать, тыкал пальцем в сторону гигантского дуба с раскинувшимися ветвями.

– Там живет? – перепросил я.

– В дереве!

С другой стороны дуба оказалось дупло, я заглянул вовнутрь, довольно просторное, десяток человек поместится, отшельник натаскал сухие ветки, покрыл десятком шкур, но сейчас там пусто.

– Где он может быть? – прорычал я.

– Скоро вернется, – заверил мальчишка. – А сейчас он, наверное, в нашей деревне. Он еще и лекарь…

Я прервал:

– Показывай дорогу!

Адский Пес внимательно следил, куда покажет мальчишка, и первым ринулся в ту сторону. Через несколько минут Зайчик резко затормозил перед первыми домами, а то сокрушит, а я оглядел испуганных внезапным появлением лорда крестьян.

– Кто староста?

Мне торопливо показали на добротный дом, Зайчик сделал гигантский прыжок, а на крыльцо вышел, вытирая ладони о толстый живот, мужик в новенькой одежде.

Бобик подбежал к нему, мужик побледнел и замер, вытянувшись в струнку, словно стремился взлететь.

– Ваша светлость…

Я сказал резко:

– Предсказатель Тихоринг здесь?

Он помотал головой.

– Он уехал и не вернется!.. Но велел передать вам…

Я протянул руку.

– Давай.

– На словах, – сказал староста виновато. – Он сказал, что вы придете убить его, а он не виноват и вины не признает. Потому лучше спрячется на то время, пока ваш гнев остынет.

Я прервал:

– Он сказал, что напредсказывал моей леди?

Староста перекрестился и сказал истово:

– Да, из-за этого вы его и восхотите убить. А он предрек только правду… как он мне сказал.

Я соскочил на землю и взбежал к нему на крыльцо.

– Что, – прорычал я, – что он ей сказал?

Староста отшатнулся, прокричал в испуге:

– Он сообщил ей, что будет с вами безумно счастлива всю жизнь!.. А вот вы постепенно станете несчастным… потому что потеряете другие крылья… он так и сказал!.. Я, правда, не понял, но он велел запомнить слово в слово, а я в деревне самый запоминательный… Вы ради этой женщины откажетесь от завоеваний и свершений, ради семейного счастья, но это потом сделает вас несчастным… Он все это сказал ей и еще сказал, что она будет долго плакать, но решится ради вашего счастья пожертвовать своим.

Я схватил его за грудь, но тут же разжал пальцы, староста рухнул на землю, подхватился и убежал. Я несколько раз ударился лбом о стену дома.

Кровь потекла в глазную впадину, пощекотала щеку, затем я ощутил ее солоноватый вкус на губах.

Иллариана ушла ради меня? Пожертвовала своим счастьем? Но это и мое счастье, как она посмела, я же не могу жить без нее…

Вернулся в замок ночью, все факелы зажжены, меня увидели издали и распахнули ворота загодя, челядь суетливо шустрит поблизости, чтобы всегда под рукой, но стараются держаться в сторонке…

Марсель встретил во дворе, напряженный, как струна, суровый, но с такой печалью на лице, словно это он потерял самое дорогое существо на свете.

Я отдал арбогастра конюхам, Паньолю устало махнул рукой.

– Все кончено. Она ушла. И не вернется.

Он спросил осторожно:

– Она… как-то объяснила?

– Не хочет мешать мне, – ответил я горько. – Что она понимает…

Горло перехватили невидимые пальцы, я пытался вздохнуть и не мог, зато злые слезы закипели в глазах, а в груди разлилась острая боль.

Марсель вздохнул, на немолодом лице море сочувствия и понимания, как будто кто-то еще может понимать такую боль, проговорил очень почтительно:

– Ваша светлость, не дайте амоку овладеть собой. Вам слишком легко давались победы с мечом в руке.

– Не так уж и легко, – прошептал я сквозь слезы.

– …потому вам кажется, – продолжил он, словно не слыша, – что и в личном должно быть так же. А если нет, сперва недоумеваете, потом удивляетесь, гневаетесь, наконец безумствуете! А это неправильно. Воинских побед может быть много, а любовь бывает лишь одна.

– Зато подделок тысячи, – сказал я.

Он покачал головой.

– Грустно это… Вы слишком истосковались по любви, ваша светлость. Потому и полюбили это крылатое существо, слишком светлое, слишком нежное, чтобы жить в нашем мире. Уж простите за такие слова, но даже хорошо, что улетела! Вы все-таки из этого мира и для этого мира. Она это поняла и… пожертвовала собой. Теперь вы должны сделать так, чтобы ее жертва была не зряшной.

Я сказал с тоской:

– Как?

– Делать мужскую работу, – ответил он прямо. – Для которой все мы рождаемся.

Я вздохнул, но из груди рвутся рыданья, и чтобы не разреветься прямо среди двора, я кивнул и пошел в донжон.

Стражи в залах и в коридоре вытягивались и застывали, делая вид, что видят меня, но не замечают. Я кое-как добрался до своих покоев, почему-то сразу же ноги понесли к вбитым в стену крюкам, где я так и эдак примеривал черную корону Властелина Темного Мира, где лучше будет смотреться.

Острое желание взять седельную сумку, где оставил корону, стало таким сильным, что повернулся и двинулся к дверям, уже взялся за ручку, но заставил себя остановиться.

Иллариана, конечно, против, но сейчас ее нет, а жажда опустить корону на голову просто сжигает изнутри, чувствую этот недобрый огонь, гложущий внутренности.

Я вернулся к ложу, упал на мягкую перину, но снова вскочил и ринулся к двери, там остановился и заставил себя отступить.